И когда мир проснётся, он уже не будет прежним. Ведь не дракон вернулся. А память о том, кем мы были, до того, как начали бояться.

[indent] Над землёй медленно опускался серый вечер — один из тех, что не знает ни тепла, ни покоя. Сквозь ветры, запахи копоти и благовоний, тени башен и крики торговцев, уставшую Тенебрию пронизывало предчувствие. Оно было в узлах на флагах, в крови под ногтями солдат, в зеркалах, запотевших от лжи. [indent] Земля не кричала. Она молчала — и это молчание было громче всех слов. [indent] На Севере, где горы скребут небо, где зимы не заканчиваются даже летом, Фростхольм трескался, как лёд под тяжестью войны. Харальд Вольфхарт, старый и жестокий, некогда прозванный «Ледяным Псом», всё ещё сидел на своём троне — но рука дрожала, а голос был не таким твёрдым, как прежде. Его сыновья, Сигвард и Лейф, не ждали смерти отца. Их война началась задолго до этого — в сердцах, в советах, в переулках замка, где шептались дружинники. Сигвард, старший, стоял за железный порядок, за предков, за кровь и ледяной закон. Его меч был прям, как его мысль. Лейф — хитрее, утончённее, но не слабее. Его союз с княжной Юдитой Волградской стал вызовом старым устоям. Разделённый Фростхольм горел изнутри — а на севере, в тенях заснеженных ущелий, брат короля, Вигард Вольфхарт, плёл свою сеть. [indent] В Валонии, стране зеркальных залов и мраморных фасадов, внутри которых гниёт свет, Король Каэль чувствовал, как его власть растворяется, как вино в воде. Совет, некогда созданный для баланса, стал сетью паразитов. Их улыбки были ядом, их голоса — цепями. Валония жила маскарадом, где маски вросли в лица. Город Солестра, сияющий куполами и башнями, был теперь переполнен шёпотом. Библиотеки горели «случайно», поэты исчезали без следа, а юные аристократки продавали тайны, как духи. От прежнего величия остался только блеск — тонкий, как пыльца, которую бросают в глаза, чтобы скрыть разложение. Народ жаждал чего-то — перемен или гибели. И в этом ожидании зарождались тайные клубы, учения, иные взгляды. Каэль смотрел на Совет и понимал: его трон — капкан. А его кровь — единственное, что держит корону на месте. [indent] Южный Карраман, золотистый и жаркий, был похож на раскалённый клинок. Махдари, юный и амбициозный, поднялся к трону, словно ветер над дюнами. Его глаза горели тем светом, что рождается от обиды. Он помнил, как их унижали, как торговые миссии Валонии ломали карраманскую волю, как северные купцы диктовали цену на специи и стекло. Он не просто пришёл к власти — он жаждал мести, сверкающей, как клык скорпиона. Договор с пиратами Островов Змея стал ударом в спину для всего цивилизованного мира — и для старой аристократии Каррамана тоже. Семьи, веками державшие караваны и храмы, зашевелились, почувствовав: юный правитель будет не слушать — сжигать. А пока корабли с чёрными парусами заходили в скрытые бухты, степи начинали петь странные песни. Знамена с символами, забытыми с древних времён, снова маячили на горизонте. Что-то просыпалось — может быть, Всевышний, может быть, идея... [indent] На востоке, за морями, где Киошин растянулся, как дракон на рассвете, земля тоже трещала. Не от землетрясения, а от боли древних традиций. Император Шэньхан, строгий и благородный, чувствовал, как его двор рассыпается на женские фракции. Императрица Лянь — хранительница чистоты крови, жесткая и гордая, как глыба нефрита. Фаворитка Юань — тонкая, ядовитая, гибкая, как шелковый клинок. Дети этих женщин ненавидели друг друга, как две реки, что жаждут утопить друг друга в одном устье. Чтобы сохранить Киошин от бури, Шэньхан предложил союз крови: его сын — наследник Лянь, должен взять в жёны дочь Юань. Казалось бы — примирение, но в залах стало ещё тише. Потому что, даже цветы знают: смешай хоть два, хоть тысячу ядов, ты все равно не получишь лекарство. [indent] На западе, где хвойные леса плывут в тумане, Волград строит новый путь. Князь Тадеуш, молодой и удивительно разумный, не кидается на врагов — он говорит. Развивает искусство, школы, ремёсла. Его двор открыт не только боярам, но и ремесленникам, художникам, мудрецам. Он словно пытается вдохнуть в Волград что-то новое — душу. Союз его сестры Юдиты с Лейфом Вольфхартом стал для Тадеуша символом будущего. Но не все в Волграде видят его глазами. Бояре шепчутся: у князя нет законного наследника. Его любовница — даровавшая ему сына, которого он прячет за городскими стенами. И в этих шёпотах кроется буря, потому что Волград не терпит сомнений в крови. И всё же князь верит. Верит в мир, в диалог, в то, что воина можно переубедить. Но в мире, где всё готово рухнуть, миротворцы чаще всего становятся первыми жертвами. [indent] А потом пришёл он. Ни с юга, ни с севера. Он не вышел из тумана. Он прорезал небо. Дракон. Огромный, чёрный, как древнее угольное солнце. Его глаза не горели — они помнили. Не было огня, не было гнева. Он не нападал. Он смотрел — над Фростхольмом, где Сигвард в ответ на взгляд сжал клинок; над Валонией, где Каэль вглядывался в небо, зная, что это может быть знаком конца; над Карраманом, где Махдари впервые замолчал; над Киошином, где Император стоял на балконе один, без охраны; над Волградом, где Тадеуш почувствовал, что культура — это слишком хрупкая защита от вечности. [indent] Он пролетел — и исчез. Но он был. А это значит, что драконы не вымерли. Значит, кто-то из них живёт. Или, хуже того, возвращается. Небо ещё долго хранило его тень. А земля... земля, наконец, проснулась.