У Виттории лента в руках, слезящиеся глаза и слова, застрявшие в горле, остывая на языке.

Она знала, что этот день наступит. Понимала, что не избежит этой свадьбы, не сбежит от собственной судьбы и долга, что взывал к ней голосом матери. Но ей казалось, что у нее еще есть время. Казалось, что беззаботные дни в окружении сестер в собственном доме будут длиться дольше. Ей даже казалось, что она привыкла к мысли о замужестве, о незнакомом графе, что мог бы стать вторым мужем ее матери, но станет ее. Ей все это казалось. На деле же все оказалось иначе.

Едва ее начали готовить, она осознала, что действительно стоит у самого края этого судьбоносного шага. В груди клокотало даже не сердце, а нечто неведомое, неустойчивое, сбивающее дыхание. Витта смотрела на северный узор на стене перед собой как на полотно, способное загипнотизировать и поглотить ее целиком, спрятать в этом узоре навсегда от чужих глаз, решений и домыслов.

Последние несколько дней она провела в замке графа Клинтхейма. Не дом, а настоящая крепость, готовая к осаде и длительным холодам. Она отличалась от изысканного дома семьи Моро. Виттории не позволяли передвигаться в одиночестве, она только готовилась стать хозяйкой этих мест, но еще ей не была. Но выходя с сопровождением она с удивлением рассматривала все вокруг. Здесь не было стиля Валонии, ярких красок, пышных убранств и даже привычных ароматов. Трапезы были скромны, а люди суровы. Но за этой суровостью девушка могла разглядеть их честность, не пробиваясь через кружева тайных помыслов. Она должна была стать хозяйкой этого места, но пока ощущала себя чужой.

Мама заходила к ней в комнату, где проводили последние приготовления к торжеству — строгая и статная, не позволяющая ускользнуть от своего взгляда. Она говорила четко и ясно, как и всегда, но в этот раз старалась скрасить слова мягкостью. Все это Виттория слышала неоднократно, и теперь слова долетали до нее словно сквозь туман. Слова давались ей тяжело, непослушное сердце брало верх.

— Не надо. Мое мнение об этом браке не изменилось, как полагаю и Ваше, но я помню, что должна, — слова на валонийском звучали из ее уст тихо, скрытые улыбкой, чтобы слуги вокруг нее не понимали о чем идет речь. Витта собрала все внутренние силы, чтобы заглянуть матери в глаза. Не позволяла себе драматизировать, закатывать глаза, проявлять эмоции, пока рядом были другие люди.

Дверь за матерью закрылась, и девушку продолжили готовить к предстоящей свадьбе, собирая непослушные рыжие кудри в северную прическу. Она знала, что обычно долг и воля переплетены так тесно, что не позволяют разглядеть где заканчивается ее собственное желание. Но в этой ситуации она знала: любовь она представляла иначе. И в этом браке и слова не будет о любви.

Когда она была готова, ее проводили к залу, где уже собрались гости торжества. Она слышала шепотки за дверьми, шаги гостей. Прикрывала глаза, стараясь отставить все это на задний план. С неровными вдохами Витта натянула на лицо вежливую улыбку. В ней не было счастья, но разве его кто-то ждал от молодой невесты? Перед глазами стояли отцовские руки — сильные, теплые.

Двери перед девушкой распахнулись.

У Виттории мертвое оцепенение и чувство долга, ведущее вперед.

С первыми шагами по холодному мрамору в зале все казалось лишенным красок, словно тонкий иней приглушил любое буйство — даже наряды матери и сестер Витты были непривычно сдержанны. Цветущие ветви, украшавшие зал, были холодны. Звуки тонкой музыки раздавались так приглушенно, что их можно было принять за голос ветра в сырой башне.

Виттория шла медленно, не опуская головы, с вежливой маской на лице. Она чувствовала на себе взгляд матери, полный ожидания, и от этого каждый шаг ей давался с трудом. Она знала что должна, но сердце отчаянно сопротивлялось. Стук обуви о каменный пол откликался в груди острой, почти осязаемой тоской.

Дориан ждал. Она увидела своего жениха за несколько недель до свадьбы, слуги в их доме шептали, что он не только силен и могущественен, но и хорош собой, но Витта будто и не замечала этого. В нем не было валонской живости, от того он казался таким же камнем, как и вся его крепость, суровый и холодный. Девушка остановилась напротив него, впервые заглянув ему в глаза. В них не было той стали и холода, что она ожидала увидеть, и это вызвало скорее ее удивление. Витта сделала глубокий вдох.

Холодное солнце скользило через стеклянные окна, окрашивая группы гостей едва уловимым золотом. Она не вслушивалась в их речи, полные любопытства, отдаваясь на волю ритуала, что разделял ее жизнь на до и после. Голоса звучали над ней, словно откуда-то издалека; обеты пролетали мимо сознания.

Ее рука, вложенная в ладонь Дориана, казалась слишком тонкой, почти детской, на фоне его крупной ладони. Пальцы графа были прохладными, но держали ее крепко и уверенно, будто он готов был в любой момент поймать ее, если бы она вдруг решила упасть. Она не позволила бы себе этого, но с каким-то внутренним теплом отметила, как он едва заметно сжал ее пальцы. Виттория была не одна. Так страшно и странно было ощутить эту едва уловимую поддержку от чужого ей человека, что она сразу убедила себя — ей показалось.

Слова клятвы вырвались из ее уст хрипло, не до конца осознанно, будто кто-то другой произносил их за нее. Но девушка произносила их так, чтобы никто не догадывался как тяжело они ей даются. Она знала, что все привыкли к договорным бракам, но Витта всегда держала лицо. Были слова верности, долга, терпении. Но не любви. Любовь осталась в каких-то девичьих мечтах, в другом доме, где она краснела и бледнела, впервые испытав детскую влюбленность. Здесь же перед людьми и Единым Светом была другая, взрослая Виттория.

Таинство бракосочетания завершилось. Гул аплодисментов напоминал ей шум далекого моря, а голоса людей о близости пира, что все так ждали. Сама новоиспеченная графиня ждала его и продолжения после пира с ужасом.

У Виттории пустота внутри.